Е. Орочко
Кусочек мемуаров
В юности мне пришлось подрабатывать в таком охранном питомничке. Место - райское. За городом, на краю леса. Маленький симпатичный домик с печкой, аккуратные деревянные вольеры с прилегающим огороженным двориком для выгула. Отличная холодильная камера, полная вполне приличной свежей мясной обрези, погребок для овощей, электрический котел для приготовления собакам еды. Единственное неудобство – вода только в домике, к вольерам ее приходилось носить в ведрах. Объект охраны – здание, расположенное метрах в трехстах от питомника. Периметр здания оборудован блокпостами, на ночь полагалось ставить на них собак. Получалось собак шесть – восемь. Работали в питомнике сменами, как принято говорить «сутки через трое». Параллельно по тому же графику дежурили охранники в здании, тоже по одному. Они отношения к собакам не имели, по непонятной причине охранник из здания был старшим над работником питомника: проверял наличие собак на постах, следил за тем, чтобы они появлялись там своевременно вечером и своевременно же отправлялись в вольеры утром, выдавал продукты для собак. А в случае, если необходимо было срочно подменить заболевшего работника питомника, благополучно справлялся и с его обязанностями, в том числе ставил и снимал собак с постов. Справедливости ради надо сказать, что за исключением трех - четырех собак, а всего в питомнике их обитало около двух десятков, остальные не представляли никакой опасности ни для своих, ни для чужих. В этом я отчасти убедилась в первый же день своей работы. Не думаю, что откровенным рассказом выдаю страшную тайну. Там и тогда-то охранять нечего было, а уж теперь! Интересна, кстати, реакция охранников здания на наше ревностное стремление ставить самых приличных собак на блоки. Дежуривший в паре со мной охранник частенько просил меня не ставить Нельму и Надара – наиболее чутких и брехливых южаков. «А то, слушай, - переходя на конфиденциальный шепот, говорил он, - лают заразы всю ночь, спать невозможно!» Чтобы освоиться с работой и приучить собак к себе, я первые несколько смен работала вместе с давно там работающей девушкой. А поскольку и одному человеку дел на целые сутки в питомнике не набиралось, времени свободного было сколько угодно. Я там потом столько книг прочитала на своих дежурствах! И вот в первый день, еще не познакомившись толком с территорией и собаками, я получила от своей временной напарницы руководящее указание «пойти погулять пока», а то ей «быстренько сбегать позвонить нужно». Телефон городской был в охраняемом здании. Она убежала «быстренько звонить», и я на ближайшие пару часов оказалась свободна. Прогуливаюсь по прилегающей к питомнику территории, там фактически сразу лес начинается, так чуть-чуть присутствие человека заметно: цветочки чахлые у дорожки приютились, грядочка на открытом солнцу клочке земли сорняками зарастает, и ржавое ведро под елкой спряталось. Бабье лето, солнышко припекает, тишина, даже синичка потренькала и замолчала. Собаки, что с постов вернулись, каши наелись, дрыхнут. Те, что в питомнике ночевали, нагулялись, тоже каши наелись и тоже дрыхнут. Такое впечатление, что и живых то никого нет на сто верст вокруг. Одна я брожу, шуршанием жухлой травы благодать эту оскверняю. Смотрю я в основном себе под ноги, потому что страсть к собирательству не только у собак наблюдается: а вдруг - грибы! Место для них подходящее. Поднимаю голову и сталкиваюсь нос к носу с огромной дворнягой. Только ее нос робко высовывается из лаза будки. Вы бы видели эту физиономию: глаза, расширенные от ужаса, до предела скошены в надежде рассмотреть опасность, на белый свет не вылезая. Оказывается, я забрела на остатки блокпостов, которые в давние темные времена были по всему многокилометровому периметру ныне развалившегося забора. Около самого питомника остались прикрывать тылы три таких поста с будками, где жили безвылазно три, судя по их дремучему виду, с тех самых времен сохранившиеся дворняги. Признаться, я оробела. Собака огромная, да и при исполнении все же. Эх, простодушие юности! До тех пор, пока я не отступила на расстояние, с которого достать меня стало невозможно, собака тихо отсиживалась в будке. Зато, убедившись, что я пересекла невидимую, но хорошо известную собаке границу, Шарик (нас представили друг другу позже) с таким энтузиазмом бросился мне вслед, хрипя и клацая зубами, что я невольно подумала, что вовремя унесла ноги. Смешно теперь вспоминать. А на соседних постах затаились две остальные собаки, решив благоразумно вообще не вмешиваться, пусть Шарик сам выпутывается. Об их существовании я тогда даже не подозревала, узнала, когда моя напарница стала знакомить меня с собаками. Собаки эти вели такой партизанский образ жизни, не испытывая никакой видимой потребности в общении с человеком. Попав на свои посты в юном возрасте, никогда их не покидая и видя лишь персонал питомника, да изредка забредшего по ошибке на территорию грибника, они совершенно одичали. Шарик был из них самым молодым и смелым. Мне их стало жаль, они были явно никому не нужны, и хотя не испытывали ни в чем нужды: еда отменная, будки добротные, территория, по которой позволяла перемещаться привязь – большая, казались обездоленными. Решив их осчастливить, я попыталась приучить их к себе, чтоб можно было с ними гулять и т.д. Начала я с Шарика, как самого перспективного. Из моих попыток мы с Шариком сделали два вывода. Он: что из всех известных ему людей я самая противная, потому что все время к нему пристаю с глупостями, а он этого не любит. Я: что от страха собака кусается ни сколько не хуже, чем от злобы. Довольно скоро мне надоели безрезультатные заигрывания с Шариком, и я оставила его в покое к взаимному удовольствию. Прояви я больше упорства, через изрядное количество времени мы бы с Шариком договорились. Но, думаю, что все произошло к лучшему. Привыкнув к общению со мной, привязавшись, он переживал бы, когда я ушла из питомника, а кроме меня им никто не интересовался. Эта троица не была совсем бесполезной в смысле охраны. Они часто поднимали лай в темное время, предупреждая, что кто-то подходит со стороны леса. А поскольку их немедленно поддерживали обитатели вольеров, желающих проникнуть дальше, я не припомню. Нахальная безмятежность, с которой я вторглась в первый день на их территорию, настолько сбила их с толку, что они решили не рисковать. Дворняги ни под каким видом не давали до себя дотронуться ни единому человеку, и, казалось, в этом нет необходимости. Они жили своей отдельной жизнью, позволяя людям вмешиваться в нее в исключительных случаях. Достаточно вспомнить, как они забирали у нас принесенное сено. Сено стелили в будки в холодное время. Несу я охапку прекрасного ароматного сена для Шариковой будки и соображаю, как бы получше ее там разместить и умять, чтобы и сена толстый слой получился, и для Шарика в будке место осталось. Оказалось, это совершенно не моя проблема. Не успела я принять перед лазом позу «дачник, пропалывающий огород», как Шарик стал энергично загребать сено в будку, буквально вырывая его у меня из рук. Втянул все сено, разровнял его по своему вкусу и улегся на нем с блаженным вздохом, потеряв ко мне всякий интерес. Обслуживающий персонал в моем лице, удалился, не дождавшись благодарности. Примерно то же повторилось и с двумя другими дворнягами. Зато породистые экземпляры не опустились до самообслуживания. В вольерах были внутренние помещения наподобие крохотных комнаток с лежаком, зимой туда тоже стелили сено. Все до единого постояльцы равнодушно взирали на мои усилия, а некоторые норовили и помешать. Да и потом, среди зимы, вечно у них с этим сеном что-то происходило: то по всему вольеру разбросают, то испачкают, то в еду оно у них неведомо как попадет. Безответственная публика.
Однажды, придя на работу, я нашла оставленную мне предыдущей сменой лаконичную записку. «Шарик сорвался». Хотя нам полагалось сдавать друг другу дежурство, мы частенько удирали пораньше, не дожидаясь следующей смены. Это было в порядке вещей. Но вот оставлять мне «сорвавшегося» Шарика – это свинство. Шарик к тому времени набегался по территории, умаялся с непривычки и не знал, что дальше делать с неожиданно обретенной и вовсе не желанной свободой. Сорвался он случайно, что-то случилось с пряжкой, и расстегнулся ошейник. Но в вольер идти не хочет из принципа и держится на расстоянии, хотя и сбегать никуда не собирается: не дурак. Мясо не берет - сытый и подвох чует. Свободно разгуливающий Шарик мне совершенно ни к чему, хотя в таком положении он еще безобиднее, чем на блоке. Но, во-первых – непорядок, во-вторых – ни с одной собакой погулять нельзя выйти. Все, включая сук, будут на него охотиться и руки мне оторвут. А вечером мне на блоки их вести. Ждать, пока Шарик проголодается, никак не возможно, потому что жирный Шарик проголодается через неделю, во всяком случае, настолько, чтобы его обмануть и заманить куда-нибудь на еду. Пришлось вспомнить о других насущных, и, увы, неудовлетворенных потребностях Шарикового организма. К счастью одна из южачек недавно текла, и питомнические кобели все еще поглядывали на нее с вожделением. Запах остался, а для неискушенного Шарика должно и этого хватить. Вывела дамочку из вольера на поводке и с независимым видом прогуливаюсь с ней у входа во дворик. Шарик, хоть от светской жизни в стороне жил, манеры имел превосходные и необходимые инстинкты сохранил. Увидел ее, подобрался поближе, принюхался. И сейчас же хвост ручкой, ушки вывернул и гарцующей походочкой за дамой сердца увязался. Дама, правда, грубовата была, на расправу скорая, и уже не в охоте, так, запах один остался. Сейчас, думаю, как шуганет своего ухажера. А у меня этот план захвата Шарика – единственный. Я южачку скорее во дворик тяну. Вовремя успела. Только Шарик за нами вошел, и я калитку закрыла, как южачке Шариковы ухаживания надоели, и она с остервенением накинулась на него. Повезло ему, что поводок я крепко держала. Полдела сделано – Шарик во дворике перед вольерами. Но лучше от этого не стало. Теперь все собаки в вольерах беснуются, не привычные к присутствию чужой для них собаки на их территории. Шарик от такого приема ошалел и к вольерам не подходит. А у меня была надежда заманить его в пустой вольер южачки, благоухающий ею. Но у Шарика основной инстинкт оказался инстинктом самосохранения, и приблизиться к апартаментам коварной искусительницы он не решился. Зато проявил большой интерес к калитке, преградившей ему путь к свободе. Он тщательно исследовал ее, шумно внюхиваясь в каждую щелку, побродил туда сюда вдоль калитки и прилегающей к ней части забора, поднял лапу не столбик и уселся напротив входа, с надеждой глядя на задвижку калитки. Мои попытки подойти вызвали у него приступ раздражения, проявившийся в глухом рычании и демонстрации отличного набора белоснежных зубов, с которыми я уже имела удовольствие близко познакомиться. Вздыбившаяся на загривке шерсть вместе с медленно опускающимся хвостом выдавала его страх, но, зажатый в угол, он непременно начал бы огрызаться, не давая даже руку к себе поднести, не говоря уже о надевании ошейника. Пришлось снова воспользоваться Шариковой простотой и отсутствием жизненного опыта. Оставив собаку на некоторое время в покое, сделала из поводка скользящую петлю, и вернулась во дворик. Как я и ожидала, Шарик снова занял позицию напротив калитки, и при моем появлении стал поскуливать и переминаться с ноги на ногу, всем своим видом показывая, как ему хочется выйти. Я пошла к калитке, приговаривая сочувствующим тоном что-то о бедном Шарике, которого никто кроме меня не любит и не понимает. Шарик купился на лесть и все внимание сосредоточил на моей руке, протянутой к задвижке калитки. Нарочито громыхая запором, я делала вид, что вот-вот открою калитку, а тем временем другой рукой медленно и осторожно подводила петлю к морде Шарика. Наконец петля оказалась напротив Шариковой головы. Поглощенный наблюдением за калиткой, Шарик не замечал моих маневров, и, особенно художественно громыхнув запором, я быстрым движением набросила на Шарика петлю поводка и слегка ее затянула, чтоб не вывернулся. Я ожидала, что Шарик начнет вырываться, и приготовилась к его сопротивлению, но он не сделал ни малейшей попытки освободиться. Привязь была настолько естественным для него состоянием, что он как будто облегчение почувствовал, оказавшись на поводке. Заменила поводковую петлю ошейником я уже без всяких церемоний: запас хитростей и терпения у меняя к тому времени истощился. Притянула Шарика за петлю к решетке вольера, закрепила, чтоб не мог дотянуться до рук и быстренько надела ошейник с цепочкой, после чего сняла петлю. Вся процедура заняла полминуты, Шарик толком и возмутиться не успел. Только брезгливо отряхнулся напоследок и с явным удовольствием отправился восвояси (на блок к родной будке). Вот так! Что хотите, делайте, только руками не трогайте.
Что и говорить, ни о каком вычесывании-причесывании Шарика и компании речь не шла. Линяли они совершенно самостоятельно, превращаясь дважды в году на неделю- другую в жутких клокастых страшилищ. Зато после удивительно быстро обрастали замечательной блестящей шерстью и щеголяли ею до следующей линьки. Шарик, кстати, был довольно симпатичным: темноглазый, со светлыми отметинками-бровками, торчащими остроконечными ушами, хвостом бубликом и замечательной шкурой темного зонарно-серого окраса. Про таких обычно говорят, желая набить цену – помесь овчарки с лайкой. Не думаю, что на великое множество шарикоподобных дворняг найдется достаточное количество овчарок и тем более лаек, чтобы обеспечить им такое происхождение.
Временами к нам в питомник наведывалось какое-то начальство, которому полагалось предъявить имеющееся поголовье собак в лучшем виде. О предстоящем визите нас всегда предупреждали заблаговременно. По этому поводу без всяких к тому оснований (в питомнике и так все было в превосходном состоянии) устраивалась генеральная уборка. Но самое неприятное состояло в том, что требовалось вычесать и привести в образцовое состояние всех собак. Собаки были раз и навсегда поделены между сменами «по справедливости». Это значит, что каждому досталось и по лохматому южаку и по огрызучему кавказцу, и по паре собак попроще. Дворняги поделены не были, поскольку поделить их конечно можно, а вот вычесать - нет. Больше всего хлопот доставляли южаки. Лишь одна собака из четырех живших в питомнике – Нельма - обладала действительно жесткой шерстью, которая ни при каких условиях не скатывалась в колтуны и практически не нуждалась в специальном уходе. Представляете, огромная лохматая, белоснежная собака отправляется на пост, где значительную часть дождливой ночи проводит, добросовестно утаптывая чавкающую под ногами землю. Предвидя праведный гнев по поводу бесчеловечного обращения с животным, скажу, что собака явно не испытывает дискомфорта, поскольку частенько укладывается подремать на земле под дождем, пренебрегая сухой и теплой будкой. Утром в вольер возвращается огромная мокрая грязно-серая собака, ноги которой покрыты клоками буроватой шерсти – дань глинистым участкам ее блокпоста. И через несколько часов в вольере снова стоит белоснежная собака. Немножко прядочки расчесать, и, хоть сейчас в ринг. Чудесным образом вся грязь, налипшая и пропитавшая ее шерсть, высохнув, осыпалась сама собой. У остальных южаков шерсть была более мягкой и требовала постоянного ухода. Их обязательно нужно было прочесывать «с ног до головы» каждый день. Даже за три дня разделявшие дежурства «их» вожатых, собаки успевали обзавестись свалявшимися участками шерсти за ушами и на ногах, при малейшем недосмотре превращавшиеся в колтуны в рекордно короткое время. Действительно белыми они становились только зимой, на чистом снегу. Осенью и весной, да и в непогожие дни летом шерсть у них не очищалась и оставалась сероватой, что придавало собакам неопрятный вид. Во время своих посещений начальство интересовалось исключительно внешним видом собак, совершенно не вникая в то, чем они здесь, собственно, занимаются. Шествуя вдоль вольеров, оно благосклонно кивало головами, стараясь расслышать сквозь оглушающий лай собак, то, что услужливо вещал начальник охраны нашего объекта. По-моему, именно этот оголтелый лай избавлял нас от необходимости демонстрировать работу собак. Начальству, как и любому далекому от собаководства человеку, и в голову не могло прийти, что эти огромные зверского вида собаки, готовые решетку грызть от злости при виде постороннего человека, могут не охранять. Дежурный охранник, приведенный в порядок и вычищенный не хуже южаков, и дежурный по питомнику обычно присутствовали на церемонии, держась поодаль. В один из таких визитов сопровождать начальство пришлось одному охраннику. Не представляю, как могло случиться, что начальника охраны не было при этом. Болел, наверное. Делать нечего, Юрий Иванович – так звали охранника – добросовестно водит начальство по питомнику, старательно избегая приближаться к постам с нашими кудлатыми дворнягами. Приезд начальства неизбежно совпадал с разгаром их линьки. Объяснять особенности наших взаимоотношений с дворнягами никому не хотелось, поэтому начальство под разными благовидными предлогами до них не допускали. Благо, посты их были в стороне, за кустами. Пробираться туда по тропинке, чтобы посмотреть на лающую дворнягу, полуоглохшее от лая в вольерах начальство и само не жаждало. Осмотр питомника приближался к концу, все прошло гладко, и, довольный таким положением дел Ю.И., остановился со своей делегацией у крайнего в ряду вольера, где обитал черный терьер Доник. Огромная бородатая и волосатая физиономия Доника немедленно появилась в решетчатом проеме двери, (нижняя часть дверей вольеров была глухая деревянная, решетка начиналась довольно высоко) и проревела свое « гауууу!» прямо в лицо оторопевшему начальству. Была у Доника манера долго думать, прежде чем проявить себя во всей красе. Остальные собаки, раздраженные общим шумом, заранее лаяли, еще не видя подходящих к ним людей. Они стояли или подпрыгивали, упираясь передними лапами в двери и передние стенки вольеров, поэтому были хорошо видны снаружи. Доник же молчком прислушивался и принюхивался к происходящему, скрытый деревянной частью вольера. Убедившись, что общий переполох поднят не зря, а добыча уже как раз перед ним, он с яростью бросился на не ожидавших нападения людей. Все, кроме Ю.И. были уверены, что вольер пуст, и подошли почти вплотную к решетке. Поэтому испугались они здорово. Желая приободрить напуганное начальство и сгладить неловкую ситуацию, Ю.И. стал торопливо говорить что-то про то, какой замечательный Доник сторож, и как несладко придется злоумышленнику, при встрече с ним. При этом Ю.И. не забыл подчеркнуть, что сам он на короткой ноге с Доником (что соответствовало действительности) и для наглядности просунул руку через решетку, намереваясь фамильярно потрепать Доника по косматой голове. Доник долго раскачивался, но и долго потом остывал. Взревев пуще прежнего, он моментально вцепился в услужливо протянутую руку. Успокоившееся было начальство, в панике отпрянуло от вольеров, и спасать Ю.И. не спешило. Плавное течение Юрий Ивановичевой речи немедленно сменилось отрывистыми воплями ненормативной лексики. Заслышав привычный язык, Доник сообразил, что оплошал, и поспешно отпустил руку. Все произошло так стремительно, что присутствующий при всем вожатый даже не успел вмешаться. Нежно прижимая к новенькой форменной куртке окровавленную конечность, Юрий Иванович сообщил побледневшему начальству, что, в сущности, показывать больше нечего, и с большим достоинством проводил его за территорию.
Доник прекрасно знал Ю.И.. И совершенно не собирался кусать его. Ему нужно было вцепиться во что-нибудь, и он вцепился в руку. Будь это палка, тряпка, да что угодно, он с таким же успехом впился бы зубами в них. В Дониковом вольере даже дверь изнутри была погрызена, в нее Доник в ожесточении вгрызался, когда не мог дотянуться до врага. Ю.И. был добрейшим человеком. Частенько подменяя работников питомника, он прекрасно ладил со всеми собаками, всегда угощал их печеньем, которое не переводилось в его карманах. Доник был одним из его любимцев. Покладистый, хорошо отдрессированный прежним хозяином, он был прост в обращении и совершенно безобиден. Возбужденный присутствием чужих людей, желая, во что бы то ни стало, добраться до них, он в азарте цапнул Ю.И., как цапнул бы любого из нас. Другое дело, что далеко не каждый из нас догадался бы сунуть руку прямо в пасть остервеневшей от злобы и клацающей зубами собаке.
Ближе к вечеру Ю.И. явился в питомник выяснять отношения с Доником. Выглядело это забавно, поскольку Ю.И. успел принять изрядную дозу универсального отечественного средства от всех неприятностей, без рецепта продающегося в близлежащем гастрономе. Предъявив умильно виляющему обрубком хвоста Донику забинтованную руку, Ю.И. обратился к нему с проникновенной и многословной речью. Суть ее сводилась к вопросу: «Зачем ты это сделал?» Бессловесный Доник еще энергичней завилял хвостом и растянул в подобии ухмылки свою усатую пасть. Не дождавшись другого ответа, и побурчав еще для порядка, Ю.И. отправился додежуривать, т. е. отсыпаться. На этом история закончилась. Мы ожидали скорой и главное неприятной реакции начальства на этот случай, но он остался без последствий.
Многострадальный Ю.И. стал участником еще одного кровавого происшествия. Оно связано с кавказской овчаркой Нуреком. Нурек был гордостью нашего питомника, живым воплощением фразы: «Красота – страшная сила!» Ибо, кроме несомненной красоты, другими качествами, оправдывающими его проживание в питомнике, не обладал. Я твердо убеждена, основная функция караульной собаки при живом-здоровом охраннике – лай. Громкий и, по возможности, начинающийся задолго до того момента, когда подгулявший слесарь соседней котельной заглянет посмотреть, кто живет в будке. С кем из работников охраны ни поговори, обязательно расскажут парочку кровавых историй с участием людей, без всякого злого умысла проникших в охраняемую собаками зону. Кто дорогу срезает. Кто просто к собачке подойти захотел. Каких только причин не бывает. Один, например, умник решил, по его словам, проверить, правда ли, что собаки охраняют и чужого не пустят. Прямо подарок для психотерапевта! Проверил! Честное слово, хорошо, если десятая часть пострадавших действительно заслуживала постигшей их участи. Хотя, по-человечески, не стоит умыкнутый с мясокомбината батон колбасы такой кары. Но собаке ведь не объяснишь: этот - просто пьяненький, забрел по ошибке, такого не трогай; другой – горсть гвоздей в кармане тащит, его припугни; а вот этот – нехороший человек с бегающими глазками – «шпион Гадюкин», его, вражьего сына, задерживай, не церемонься. Собака действует так, как ей свойственно. Может только облаивать, будет лаять, заходясь от ярости, но, не смея ухватить даже за одежду. В состоянии укусить, если вовремя не удрать – укусит. Способна вступить в борьбу с нарушителем – будет бороться и, весьма вероятно, выйдет победителем, при этом нанеся противнику существенные повреждения. На такие посты собаки, как правило, выставляются не одни, неподалеку всегда есть охранник, который и должен, заслышав лай, покинуть свое уютное убежище и, выяснив, что происходит, вмешаться. Поэтому собака, способная издалека учуять приближение чужого человека и загодя поднимающая переполох, весьма к месту в таких питомниках. Замечательно, если она в состоянии и задержать нарушителя. Но все же, пусть сначала полает! Подозреваю, что со мной не согласятся многие работники охранных питомников, зато будут солидарны бестолковые, но безвинно пострадавшие граждане. Наверное, есть такие объекты, где суровые меры безопасности оправданы, и нужны людоеды-кавказцы, которые и своего при случае с удовольствием прищучат. Наш объект явно к этой категории не относился.
Нурек не лаял. Практически никогда. Он с видимым наслаждением вступал в перебранку через решетку вольера с проводимым мимо кобелем, мог залаять за компанию с другими собаками. Но на привязи, оказавшись один на один с незнакомым человеком, он начинал его разглядывать, слегка наклонив в бок огромную голову и легонечко помахивая волосатым хвостом. Круглые выразительные глаза и эффектная раскраска морды придавали ему в такие моменты совершенно безобидный вид. Вдоволь налюбовавшись и, дождавшись, когда жертва приблизится на достаточное для броска расстояние, он шел в атаку. Мог здорово покусать, натренировался на предыдущих владельцах. В питомник пес попал в возрасте десяти месяцев, до этого жил у купивших его месячным щенком (тогда так принято было) людей в частном доме. Куплен был для охраны владений, но, повзрослев, начал терроризировать хозяев, не имеющих представления о том, как правильно воспитать такую собаку. Напуганные агрессивностью собаки, они предпочли от нее избавиться. В питомнике Нурек моментально освоился, вел безмятежное существование, тем более что был любим сверх меры всеми без исключения работниками. В те редкие дни, когда его ставили на пост, он преспокойно спал, свернувшись калачиком около будки. Никакое ненастье ни могло заставить его залезть в будку. Во внутреннее помещение вольера, чуть больше будки, – пожалуйста, а в будку – ни за что. В остальное время он разгуливал по дворику перед вольерами, или спал в вольере. Почти каждый день с ним гуляли в лесу, как, впрочем, и с другими собаками. Гуляя с Нуреком, я впервые столкнулась с тем, как крупные тяжелые собаки пользуются своим преимуществом в весе и силе. Отпущенный с поводка, Нурек бодро бегал вокруг меня, особенно не удаляясь. Если он отставал, занюхавшись, я просто продолжала идти вперед, зная, что он побежит следом. Когда выпал снег, гуляющие с собаками протоптали узенькую дорожку. Идти по такому лесу, где кроме тонюсенькой тропиночки, нет никаких человеческих следов, и стоит первозданная тишина – сплошное наслаждение. Я думаю, будь в нашем распоряжении не сказочно красивый в любое время года лес, а заброшенный пустырь, гуляли бы питомнические собаки куда меньше. Шагаю я по тропинке, «…греет душу мне легкий мороз…». Снега выпало сразу очень много, он по краям тропинки чуть не по колено. Нурек, счастливый, носится с несвойственной ему прытью. Оба мы в весьма приподнятом настроении: морозный воздух пьянит и бодрит! Читайте классиков! А я, собственно, и читаю! Благо, кроме Нурека, слышать мое сомнительное по своей художественности исполнение не кому. Нурека мой поэтический экстаз мало тревожит, его больше интересуют метки, оставленные гулявшим до него псом. В ревностном стремлении оставить свои автографы, он то и дело задерживается далеко у меня за спиной, и, не успев догнать, снова во что-то внюхивается. Это повторяется столько раз, что я окончательно перестаю обращать на него внимание. Наконец, Нурек теряет интерес к своему занятию, спохватывается, что отстал от меня на приличное расстояние, и решает догнать, а заодно уж и опередить. Легким галопчиком он устремляется по тропинке мне вслед. Разгоряченный собственным бегом, он и не думает останавливаться или обегать меня, ему нравится бежать по тропинке. Меня он как достойную внимания преграду не расценивает. Догнав, он на полной скорости отпихивает меня в снег, и продолжает нестись вперед, как ни в чем не бывало. Есенин стремительно покидает мою голову, и сквозь рассеивающийся поэтический туман я обнаруживаю себя лежащей в сугробе. Нурек уже далеко впереди с энтузиазмом исследует заснеженный куст. Мои запоздалые гневные вопли нелепы и мелки на фоне окружающего великолепия. Как бы в отместку за них мне на лицо осыпается добрая пригоршня снега с еловой ветки. Выбираясь из снега, я решаю бдительно следить за Нуреком и в следующий раз встретить его лицом к лицу и проучить. К моей радости, ситуация повторяется, но теперь я не спускаю с собаки глаз и, как только он добегает до меня разворачиваюсь с грозным криком и намерением стегнуть поводком, если он не притормозит. Через секунду я снова в снегу, жизнерадостный Нурек продолжает свой путь. Никогда раньше я не сталкивалась с таким поведением собак. Все известные мне собаки могли налететь на человека случайно, в азарте игры, не успев свернуть в сторону или остановиться. Во всяком случае, получив отпор, они чувствовали себя виноватыми и старались избежать повторения. Но чтобы собака настолько не считала человека помехой! Такого нахальства я не ожидала. В конце концов, мне удалось заставить Нурека обежать меня, свернув на снежную целину. Но и после, гуляя с ним зимой, нужно было быть начеку, он в любой момент мог повторить свой «прием».
Однажды зимним вечером, было уже темно, Ю.И. явился в питомник выдавать продукты для собак. Вместе с дежурившей в ту смену девушкой он отмерил крупу и мясо, хранившиеся в маленьком сарайчике на территории питомника. А за овощами нужно было спускаться в погребок, который располагался чуть поодаль. Вниз вела неудобная крутая лестница, поэтому Ю.И., как обычно, отдал Татьяне связку ключей и, благодушно махнув рукой в сторону погреба, сказал: «Ну, ты сама там возьми, сколько нужно!» Овощи - морковь и капусту - всегда брали на глазок. А сам Ю.И., сразу же забыв о Татьянином существовании, переключил внимание на Нурека, привязанного неподалеку. На территории питомника было несколько оборудованных по всем правилам блоков, на которые временами ставили собак. Иногда, чтоб ни засиживались в вольерах, ведь во дворик больше двух собак не выпустить одновременно – подерутся. Иногда, для тренировки. Нурека ставили, чтобы приучить к будке. На всю ночь зимой ставить его на настоящий пост было жалко, решили начать с нескольких часов. Сразу скажу, что затея эта ни к чему не привела. Даже в самые морозные ночи в будку Нурек не прятался. Татьяна нырнула было в погребок, но вернулась и предупредила Ю.И., чтоб не лез к Нуреку. Нурек был каверзной штучкой, и Ю.И. еще не успел его приучить к себе. Что такое сказать русскому мужику: «Туда не ходи!» Вон, Илью Муромца тоже предупреждали: «Направо пойдешь …» Ну и что, послушал он? Не нужно быть психологом, чтобы догадаться, что как только Татьяна спустилась в погреб, Ю.И. отправился к Нуреку. Не берусь судить, кем он себя ощущал в тот момент, Ильей Муромцем, или кем, но ко времени возвращения Татьяны, он уже точно оказался Змеем Горынычем в финальной сцене. Татьяниному взору открылась следующая картина: Нурек, по-прежнему невозмутимый, стоит и с интересом разглядывает неподвижно лежащего у его ног Ю.И. … без головы. Уронив овощи в снег, Татьяна в панике несется к Нуреку. В голове у нее, по ее же собственным словам, бьется единственная безумная мысль: «Откусил!» Темно, подробностей не видно, но обезглавленное тело начинает тихонько шевелиться, и Нурек немедленно с жутким рычанием нависает над ним. Подбежавшая Татьяна обнаруживает, что Ю.И. умудрился натянуть на голову ворот своего тулупа. «Ю.И., Ю.И., ты жив?» В ответ нечленораздельное мычание, тонущее в грозном рыке Нурека. Нурек настроен не то чтобы очень агрессивно, но решительно. Добыча ему не нужна, но отдавать ее жалко. Когда еще удастся поймать кого-нибудь. Поэтому Татьяну он не подпускает. А делать что-то нужно и быстро. Мороз, долго в снегу не пролежишь. Девушка старается отвлечь Нурека от Ю.И. и переключить внимание на себя, это ей с трудом удается, и она шепчет онемевшими от страха губами: «Ю.И., ползи!» На что получает резонный вопрос из-под тулупа: «Куда?» «Назад ползи, как лежишь, так назад и ползи!» Как неуклюжий новобранец, Ю.И. начинает совершать замысловатые телодвижения, отдаленно напоминающие те, что совершает оказавшийся на человеческой ладони яблочный червячок. Татьяна только что в пляс не пускается перед Нуреком, стремясь отвлечь его от маневров Ю.И. Наконец, Ю.И. оказывается на безопасном расстоянии, Татьяна обессилено опускается в сугроб и сквозь всхлипывания обещает Ю.И. самолично довести начатое Нуреком до конца. А Нурек уже совершенно не интересуется Ю.И.. Зачем? Все равно, не достать! Незадачливого Ю.И., притихшего и слегка пошатывающегося от боли и пережитого страха, Татьяна увела в дом, где выяснилось, что Нурек действительно схватил его за голову. Раны были небольшие, все-таки через меховую зимнюю шапку кусал, да и как только Ю.И. упал и затаился, натянув на голову тулуп, Нурек его оставил и только охранял. И вообще, за голову поди, ухвати! На оклеенной обоями стене в нашем домике еще долго красовалось кровавое пятно, в том месте, где усаженный на стул для оказания первой помощи Ю.И., прислонился головой. Произошло все очень просто и незатейливо. Ю.И. пошел к Нуреку, излучавшему обманчивое дружелюбие и покорность. Добравшись до него напрямик по снежной целине, и слегка запыхавшись, Ю.И., неловко оступился, и оказался вплотную к собаке. Лучшего Нурек и ждать не мог. Наверное, Ю.И. наклонился в последний момент, поэтому собаке и попалась голова. Хорошо, что Ю.И. хватило выдержки и смекалки ничего самостоятельно не предпринимать до появления Татьяны, иначе его потери могли быть куда существеннее. Тому, кто имел дело с караульными собаками, из моего рассказа станет ясно, что Нурек относился к той их части, от которой больше хлопот и неприятностей, чем пользы.
Кусочек мемуаров
В юности мне пришлось подрабатывать в таком охранном питомничке. Место - райское. За городом, на краю леса. Маленький симпатичный домик с печкой, аккуратные деревянные вольеры с прилегающим огороженным двориком для выгула. Отличная холодильная камера, полная вполне приличной свежей мясной обрези, погребок для овощей, электрический котел для приготовления собакам еды. Единственное неудобство – вода только в домике, к вольерам ее приходилось носить в ведрах. Объект охраны – здание, расположенное метрах в трехстах от питомника. Периметр здания оборудован блокпостами, на ночь полагалось ставить на них собак. Получалось собак шесть – восемь. Работали в питомнике сменами, как принято говорить «сутки через трое». Параллельно по тому же графику дежурили охранники в здании, тоже по одному. Они отношения к собакам не имели, по непонятной причине охранник из здания был старшим над работником питомника: проверял наличие собак на постах, следил за тем, чтобы они появлялись там своевременно вечером и своевременно же отправлялись в вольеры утром, выдавал продукты для собак. А в случае, если необходимо было срочно подменить заболевшего работника питомника, благополучно справлялся и с его обязанностями, в том числе ставил и снимал собак с постов. Справедливости ради надо сказать, что за исключением трех - четырех собак, а всего в питомнике их обитало около двух десятков, остальные не представляли никакой опасности ни для своих, ни для чужих. В этом я отчасти убедилась в первый же день своей работы. Не думаю, что откровенным рассказом выдаю страшную тайну. Там и тогда-то охранять нечего было, а уж теперь! Интересна, кстати, реакция охранников здания на наше ревностное стремление ставить самых приличных собак на блоки. Дежуривший в паре со мной охранник частенько просил меня не ставить Нельму и Надара – наиболее чутких и брехливых южаков. «А то, слушай, - переходя на конфиденциальный шепот, говорил он, - лают заразы всю ночь, спать невозможно!» Чтобы освоиться с работой и приучить собак к себе, я первые несколько смен работала вместе с давно там работающей девушкой. А поскольку и одному человеку дел на целые сутки в питомнике не набиралось, времени свободного было сколько угодно. Я там потом столько книг прочитала на своих дежурствах! И вот в первый день, еще не познакомившись толком с территорией и собаками, я получила от своей временной напарницы руководящее указание «пойти погулять пока», а то ей «быстренько сбегать позвонить нужно». Телефон городской был в охраняемом здании. Она убежала «быстренько звонить», и я на ближайшие пару часов оказалась свободна. Прогуливаюсь по прилегающей к питомнику территории, там фактически сразу лес начинается, так чуть-чуть присутствие человека заметно: цветочки чахлые у дорожки приютились, грядочка на открытом солнцу клочке земли сорняками зарастает, и ржавое ведро под елкой спряталось. Бабье лето, солнышко припекает, тишина, даже синичка потренькала и замолчала. Собаки, что с постов вернулись, каши наелись, дрыхнут. Те, что в питомнике ночевали, нагулялись, тоже каши наелись и тоже дрыхнут. Такое впечатление, что и живых то никого нет на сто верст вокруг. Одна я брожу, шуршанием жухлой травы благодать эту оскверняю. Смотрю я в основном себе под ноги, потому что страсть к собирательству не только у собак наблюдается: а вдруг - грибы! Место для них подходящее. Поднимаю голову и сталкиваюсь нос к носу с огромной дворнягой. Только ее нос робко высовывается из лаза будки. Вы бы видели эту физиономию: глаза, расширенные от ужаса, до предела скошены в надежде рассмотреть опасность, на белый свет не вылезая. Оказывается, я забрела на остатки блокпостов, которые в давние темные времена были по всему многокилометровому периметру ныне развалившегося забора. Около самого питомника остались прикрывать тылы три таких поста с будками, где жили безвылазно три, судя по их дремучему виду, с тех самых времен сохранившиеся дворняги. Признаться, я оробела. Собака огромная, да и при исполнении все же. Эх, простодушие юности! До тех пор, пока я не отступила на расстояние, с которого достать меня стало невозможно, собака тихо отсиживалась в будке. Зато, убедившись, что я пересекла невидимую, но хорошо известную собаке границу, Шарик (нас представили друг другу позже) с таким энтузиазмом бросился мне вслед, хрипя и клацая зубами, что я невольно подумала, что вовремя унесла ноги. Смешно теперь вспоминать. А на соседних постах затаились две остальные собаки, решив благоразумно вообще не вмешиваться, пусть Шарик сам выпутывается. Об их существовании я тогда даже не подозревала, узнала, когда моя напарница стала знакомить меня с собаками. Собаки эти вели такой партизанский образ жизни, не испытывая никакой видимой потребности в общении с человеком. Попав на свои посты в юном возрасте, никогда их не покидая и видя лишь персонал питомника, да изредка забредшего по ошибке на территорию грибника, они совершенно одичали. Шарик был из них самым молодым и смелым. Мне их стало жаль, они были явно никому не нужны, и хотя не испытывали ни в чем нужды: еда отменная, будки добротные, территория, по которой позволяла перемещаться привязь – большая, казались обездоленными. Решив их осчастливить, я попыталась приучить их к себе, чтоб можно было с ними гулять и т.д. Начала я с Шарика, как самого перспективного. Из моих попыток мы с Шариком сделали два вывода. Он: что из всех известных ему людей я самая противная, потому что все время к нему пристаю с глупостями, а он этого не любит. Я: что от страха собака кусается ни сколько не хуже, чем от злобы. Довольно скоро мне надоели безрезультатные заигрывания с Шариком, и я оставила его в покое к взаимному удовольствию. Прояви я больше упорства, через изрядное количество времени мы бы с Шариком договорились. Но, думаю, что все произошло к лучшему. Привыкнув к общению со мной, привязавшись, он переживал бы, когда я ушла из питомника, а кроме меня им никто не интересовался. Эта троица не была совсем бесполезной в смысле охраны. Они часто поднимали лай в темное время, предупреждая, что кто-то подходит со стороны леса. А поскольку их немедленно поддерживали обитатели вольеров, желающих проникнуть дальше, я не припомню. Нахальная безмятежность, с которой я вторглась в первый день на их территорию, настолько сбила их с толку, что они решили не рисковать. Дворняги ни под каким видом не давали до себя дотронуться ни единому человеку, и, казалось, в этом нет необходимости. Они жили своей отдельной жизнью, позволяя людям вмешиваться в нее в исключительных случаях. Достаточно вспомнить, как они забирали у нас принесенное сено. Сено стелили в будки в холодное время. Несу я охапку прекрасного ароматного сена для Шариковой будки и соображаю, как бы получше ее там разместить и умять, чтобы и сена толстый слой получился, и для Шарика в будке место осталось. Оказалось, это совершенно не моя проблема. Не успела я принять перед лазом позу «дачник, пропалывающий огород», как Шарик стал энергично загребать сено в будку, буквально вырывая его у меня из рук. Втянул все сено, разровнял его по своему вкусу и улегся на нем с блаженным вздохом, потеряв ко мне всякий интерес. Обслуживающий персонал в моем лице, удалился, не дождавшись благодарности. Примерно то же повторилось и с двумя другими дворнягами. Зато породистые экземпляры не опустились до самообслуживания. В вольерах были внутренние помещения наподобие крохотных комнаток с лежаком, зимой туда тоже стелили сено. Все до единого постояльцы равнодушно взирали на мои усилия, а некоторые норовили и помешать. Да и потом, среди зимы, вечно у них с этим сеном что-то происходило: то по всему вольеру разбросают, то испачкают, то в еду оно у них неведомо как попадет. Безответственная публика.
Однажды, придя на работу, я нашла оставленную мне предыдущей сменой лаконичную записку. «Шарик сорвался». Хотя нам полагалось сдавать друг другу дежурство, мы частенько удирали пораньше, не дожидаясь следующей смены. Это было в порядке вещей. Но вот оставлять мне «сорвавшегося» Шарика – это свинство. Шарик к тому времени набегался по территории, умаялся с непривычки и не знал, что дальше делать с неожиданно обретенной и вовсе не желанной свободой. Сорвался он случайно, что-то случилось с пряжкой, и расстегнулся ошейник. Но в вольер идти не хочет из принципа и держится на расстоянии, хотя и сбегать никуда не собирается: не дурак. Мясо не берет - сытый и подвох чует. Свободно разгуливающий Шарик мне совершенно ни к чему, хотя в таком положении он еще безобиднее, чем на блоке. Но, во-первых – непорядок, во-вторых – ни с одной собакой погулять нельзя выйти. Все, включая сук, будут на него охотиться и руки мне оторвут. А вечером мне на блоки их вести. Ждать, пока Шарик проголодается, никак не возможно, потому что жирный Шарик проголодается через неделю, во всяком случае, настолько, чтобы его обмануть и заманить куда-нибудь на еду. Пришлось вспомнить о других насущных, и, увы, неудовлетворенных потребностях Шарикового организма. К счастью одна из южачек недавно текла, и питомнические кобели все еще поглядывали на нее с вожделением. Запах остался, а для неискушенного Шарика должно и этого хватить. Вывела дамочку из вольера на поводке и с независимым видом прогуливаюсь с ней у входа во дворик. Шарик, хоть от светской жизни в стороне жил, манеры имел превосходные и необходимые инстинкты сохранил. Увидел ее, подобрался поближе, принюхался. И сейчас же хвост ручкой, ушки вывернул и гарцующей походочкой за дамой сердца увязался. Дама, правда, грубовата была, на расправу скорая, и уже не в охоте, так, запах один остался. Сейчас, думаю, как шуганет своего ухажера. А у меня этот план захвата Шарика – единственный. Я южачку скорее во дворик тяну. Вовремя успела. Только Шарик за нами вошел, и я калитку закрыла, как южачке Шариковы ухаживания надоели, и она с остервенением накинулась на него. Повезло ему, что поводок я крепко держала. Полдела сделано – Шарик во дворике перед вольерами. Но лучше от этого не стало. Теперь все собаки в вольерах беснуются, не привычные к присутствию чужой для них собаки на их территории. Шарик от такого приема ошалел и к вольерам не подходит. А у меня была надежда заманить его в пустой вольер южачки, благоухающий ею. Но у Шарика основной инстинкт оказался инстинктом самосохранения, и приблизиться к апартаментам коварной искусительницы он не решился. Зато проявил большой интерес к калитке, преградившей ему путь к свободе. Он тщательно исследовал ее, шумно внюхиваясь в каждую щелку, побродил туда сюда вдоль калитки и прилегающей к ней части забора, поднял лапу не столбик и уселся напротив входа, с надеждой глядя на задвижку калитки. Мои попытки подойти вызвали у него приступ раздражения, проявившийся в глухом рычании и демонстрации отличного набора белоснежных зубов, с которыми я уже имела удовольствие близко познакомиться. Вздыбившаяся на загривке шерсть вместе с медленно опускающимся хвостом выдавала его страх, но, зажатый в угол, он непременно начал бы огрызаться, не давая даже руку к себе поднести, не говоря уже о надевании ошейника. Пришлось снова воспользоваться Шариковой простотой и отсутствием жизненного опыта. Оставив собаку на некоторое время в покое, сделала из поводка скользящую петлю, и вернулась во дворик. Как я и ожидала, Шарик снова занял позицию напротив калитки, и при моем появлении стал поскуливать и переминаться с ноги на ногу, всем своим видом показывая, как ему хочется выйти. Я пошла к калитке, приговаривая сочувствующим тоном что-то о бедном Шарике, которого никто кроме меня не любит и не понимает. Шарик купился на лесть и все внимание сосредоточил на моей руке, протянутой к задвижке калитки. Нарочито громыхая запором, я делала вид, что вот-вот открою калитку, а тем временем другой рукой медленно и осторожно подводила петлю к морде Шарика. Наконец петля оказалась напротив Шариковой головы. Поглощенный наблюдением за калиткой, Шарик не замечал моих маневров, и, особенно художественно громыхнув запором, я быстрым движением набросила на Шарика петлю поводка и слегка ее затянула, чтоб не вывернулся. Я ожидала, что Шарик начнет вырываться, и приготовилась к его сопротивлению, но он не сделал ни малейшей попытки освободиться. Привязь была настолько естественным для него состоянием, что он как будто облегчение почувствовал, оказавшись на поводке. Заменила поводковую петлю ошейником я уже без всяких церемоний: запас хитростей и терпения у меняя к тому времени истощился. Притянула Шарика за петлю к решетке вольера, закрепила, чтоб не мог дотянуться до рук и быстренько надела ошейник с цепочкой, после чего сняла петлю. Вся процедура заняла полминуты, Шарик толком и возмутиться не успел. Только брезгливо отряхнулся напоследок и с явным удовольствием отправился восвояси (на блок к родной будке). Вот так! Что хотите, делайте, только руками не трогайте.
Что и говорить, ни о каком вычесывании-причесывании Шарика и компании речь не шла. Линяли они совершенно самостоятельно, превращаясь дважды в году на неделю- другую в жутких клокастых страшилищ. Зато после удивительно быстро обрастали замечательной блестящей шерстью и щеголяли ею до следующей линьки. Шарик, кстати, был довольно симпатичным: темноглазый, со светлыми отметинками-бровками, торчащими остроконечными ушами, хвостом бубликом и замечательной шкурой темного зонарно-серого окраса. Про таких обычно говорят, желая набить цену – помесь овчарки с лайкой. Не думаю, что на великое множество шарикоподобных дворняг найдется достаточное количество овчарок и тем более лаек, чтобы обеспечить им такое происхождение.
Временами к нам в питомник наведывалось какое-то начальство, которому полагалось предъявить имеющееся поголовье собак в лучшем виде. О предстоящем визите нас всегда предупреждали заблаговременно. По этому поводу без всяких к тому оснований (в питомнике и так все было в превосходном состоянии) устраивалась генеральная уборка. Но самое неприятное состояло в том, что требовалось вычесать и привести в образцовое состояние всех собак. Собаки были раз и навсегда поделены между сменами «по справедливости». Это значит, что каждому досталось и по лохматому южаку и по огрызучему кавказцу, и по паре собак попроще. Дворняги поделены не были, поскольку поделить их конечно можно, а вот вычесать - нет. Больше всего хлопот доставляли южаки. Лишь одна собака из четырех живших в питомнике – Нельма - обладала действительно жесткой шерстью, которая ни при каких условиях не скатывалась в колтуны и практически не нуждалась в специальном уходе. Представляете, огромная лохматая, белоснежная собака отправляется на пост, где значительную часть дождливой ночи проводит, добросовестно утаптывая чавкающую под ногами землю. Предвидя праведный гнев по поводу бесчеловечного обращения с животным, скажу, что собака явно не испытывает дискомфорта, поскольку частенько укладывается подремать на земле под дождем, пренебрегая сухой и теплой будкой. Утром в вольер возвращается огромная мокрая грязно-серая собака, ноги которой покрыты клоками буроватой шерсти – дань глинистым участкам ее блокпоста. И через несколько часов в вольере снова стоит белоснежная собака. Немножко прядочки расчесать, и, хоть сейчас в ринг. Чудесным образом вся грязь, налипшая и пропитавшая ее шерсть, высохнув, осыпалась сама собой. У остальных южаков шерсть была более мягкой и требовала постоянного ухода. Их обязательно нужно было прочесывать «с ног до головы» каждый день. Даже за три дня разделявшие дежурства «их» вожатых, собаки успевали обзавестись свалявшимися участками шерсти за ушами и на ногах, при малейшем недосмотре превращавшиеся в колтуны в рекордно короткое время. Действительно белыми они становились только зимой, на чистом снегу. Осенью и весной, да и в непогожие дни летом шерсть у них не очищалась и оставалась сероватой, что придавало собакам неопрятный вид. Во время своих посещений начальство интересовалось исключительно внешним видом собак, совершенно не вникая в то, чем они здесь, собственно, занимаются. Шествуя вдоль вольеров, оно благосклонно кивало головами, стараясь расслышать сквозь оглушающий лай собак, то, что услужливо вещал начальник охраны нашего объекта. По-моему, именно этот оголтелый лай избавлял нас от необходимости демонстрировать работу собак. Начальству, как и любому далекому от собаководства человеку, и в голову не могло прийти, что эти огромные зверского вида собаки, готовые решетку грызть от злости при виде постороннего человека, могут не охранять. Дежурный охранник, приведенный в порядок и вычищенный не хуже южаков, и дежурный по питомнику обычно присутствовали на церемонии, держась поодаль. В один из таких визитов сопровождать начальство пришлось одному охраннику. Не представляю, как могло случиться, что начальника охраны не было при этом. Болел, наверное. Делать нечего, Юрий Иванович – так звали охранника – добросовестно водит начальство по питомнику, старательно избегая приближаться к постам с нашими кудлатыми дворнягами. Приезд начальства неизбежно совпадал с разгаром их линьки. Объяснять особенности наших взаимоотношений с дворнягами никому не хотелось, поэтому начальство под разными благовидными предлогами до них не допускали. Благо, посты их были в стороне, за кустами. Пробираться туда по тропинке, чтобы посмотреть на лающую дворнягу, полуоглохшее от лая в вольерах начальство и само не жаждало. Осмотр питомника приближался к концу, все прошло гладко, и, довольный таким положением дел Ю.И., остановился со своей делегацией у крайнего в ряду вольера, где обитал черный терьер Доник. Огромная бородатая и волосатая физиономия Доника немедленно появилась в решетчатом проеме двери, (нижняя часть дверей вольеров была глухая деревянная, решетка начиналась довольно высоко) и проревела свое « гауууу!» прямо в лицо оторопевшему начальству. Была у Доника манера долго думать, прежде чем проявить себя во всей красе. Остальные собаки, раздраженные общим шумом, заранее лаяли, еще не видя подходящих к ним людей. Они стояли или подпрыгивали, упираясь передними лапами в двери и передние стенки вольеров, поэтому были хорошо видны снаружи. Доник же молчком прислушивался и принюхивался к происходящему, скрытый деревянной частью вольера. Убедившись, что общий переполох поднят не зря, а добыча уже как раз перед ним, он с яростью бросился на не ожидавших нападения людей. Все, кроме Ю.И. были уверены, что вольер пуст, и подошли почти вплотную к решетке. Поэтому испугались они здорово. Желая приободрить напуганное начальство и сгладить неловкую ситуацию, Ю.И. стал торопливо говорить что-то про то, какой замечательный Доник сторож, и как несладко придется злоумышленнику, при встрече с ним. При этом Ю.И. не забыл подчеркнуть, что сам он на короткой ноге с Доником (что соответствовало действительности) и для наглядности просунул руку через решетку, намереваясь фамильярно потрепать Доника по косматой голове. Доник долго раскачивался, но и долго потом остывал. Взревев пуще прежнего, он моментально вцепился в услужливо протянутую руку. Успокоившееся было начальство, в панике отпрянуло от вольеров, и спасать Ю.И. не спешило. Плавное течение Юрий Ивановичевой речи немедленно сменилось отрывистыми воплями ненормативной лексики. Заслышав привычный язык, Доник сообразил, что оплошал, и поспешно отпустил руку. Все произошло так стремительно, что присутствующий при всем вожатый даже не успел вмешаться. Нежно прижимая к новенькой форменной куртке окровавленную конечность, Юрий Иванович сообщил побледневшему начальству, что, в сущности, показывать больше нечего, и с большим достоинством проводил его за территорию.
Доник прекрасно знал Ю.И.. И совершенно не собирался кусать его. Ему нужно было вцепиться во что-нибудь, и он вцепился в руку. Будь это палка, тряпка, да что угодно, он с таким же успехом впился бы зубами в них. В Дониковом вольере даже дверь изнутри была погрызена, в нее Доник в ожесточении вгрызался, когда не мог дотянуться до врага. Ю.И. был добрейшим человеком. Частенько подменяя работников питомника, он прекрасно ладил со всеми собаками, всегда угощал их печеньем, которое не переводилось в его карманах. Доник был одним из его любимцев. Покладистый, хорошо отдрессированный прежним хозяином, он был прост в обращении и совершенно безобиден. Возбужденный присутствием чужих людей, желая, во что бы то ни стало, добраться до них, он в азарте цапнул Ю.И., как цапнул бы любого из нас. Другое дело, что далеко не каждый из нас догадался бы сунуть руку прямо в пасть остервеневшей от злобы и клацающей зубами собаке.
Ближе к вечеру Ю.И. явился в питомник выяснять отношения с Доником. Выглядело это забавно, поскольку Ю.И. успел принять изрядную дозу универсального отечественного средства от всех неприятностей, без рецепта продающегося в близлежащем гастрономе. Предъявив умильно виляющему обрубком хвоста Донику забинтованную руку, Ю.И. обратился к нему с проникновенной и многословной речью. Суть ее сводилась к вопросу: «Зачем ты это сделал?» Бессловесный Доник еще энергичней завилял хвостом и растянул в подобии ухмылки свою усатую пасть. Не дождавшись другого ответа, и побурчав еще для порядка, Ю.И. отправился додежуривать, т. е. отсыпаться. На этом история закончилась. Мы ожидали скорой и главное неприятной реакции начальства на этот случай, но он остался без последствий.
Многострадальный Ю.И. стал участником еще одного кровавого происшествия. Оно связано с кавказской овчаркой Нуреком. Нурек был гордостью нашего питомника, живым воплощением фразы: «Красота – страшная сила!» Ибо, кроме несомненной красоты, другими качествами, оправдывающими его проживание в питомнике, не обладал. Я твердо убеждена, основная функция караульной собаки при живом-здоровом охраннике – лай. Громкий и, по возможности, начинающийся задолго до того момента, когда подгулявший слесарь соседней котельной заглянет посмотреть, кто живет в будке. С кем из работников охраны ни поговори, обязательно расскажут парочку кровавых историй с участием людей, без всякого злого умысла проникших в охраняемую собаками зону. Кто дорогу срезает. Кто просто к собачке подойти захотел. Каких только причин не бывает. Один, например, умник решил, по его словам, проверить, правда ли, что собаки охраняют и чужого не пустят. Прямо подарок для психотерапевта! Проверил! Честное слово, хорошо, если десятая часть пострадавших действительно заслуживала постигшей их участи. Хотя, по-человечески, не стоит умыкнутый с мясокомбината батон колбасы такой кары. Но собаке ведь не объяснишь: этот - просто пьяненький, забрел по ошибке, такого не трогай; другой – горсть гвоздей в кармане тащит, его припугни; а вот этот – нехороший человек с бегающими глазками – «шпион Гадюкин», его, вражьего сына, задерживай, не церемонься. Собака действует так, как ей свойственно. Может только облаивать, будет лаять, заходясь от ярости, но, не смея ухватить даже за одежду. В состоянии укусить, если вовремя не удрать – укусит. Способна вступить в борьбу с нарушителем – будет бороться и, весьма вероятно, выйдет победителем, при этом нанеся противнику существенные повреждения. На такие посты собаки, как правило, выставляются не одни, неподалеку всегда есть охранник, который и должен, заслышав лай, покинуть свое уютное убежище и, выяснив, что происходит, вмешаться. Поэтому собака, способная издалека учуять приближение чужого человека и загодя поднимающая переполох, весьма к месту в таких питомниках. Замечательно, если она в состоянии и задержать нарушителя. Но все же, пусть сначала полает! Подозреваю, что со мной не согласятся многие работники охранных питомников, зато будут солидарны бестолковые, но безвинно пострадавшие граждане. Наверное, есть такие объекты, где суровые меры безопасности оправданы, и нужны людоеды-кавказцы, которые и своего при случае с удовольствием прищучат. Наш объект явно к этой категории не относился.
Нурек не лаял. Практически никогда. Он с видимым наслаждением вступал в перебранку через решетку вольера с проводимым мимо кобелем, мог залаять за компанию с другими собаками. Но на привязи, оказавшись один на один с незнакомым человеком, он начинал его разглядывать, слегка наклонив в бок огромную голову и легонечко помахивая волосатым хвостом. Круглые выразительные глаза и эффектная раскраска морды придавали ему в такие моменты совершенно безобидный вид. Вдоволь налюбовавшись и, дождавшись, когда жертва приблизится на достаточное для броска расстояние, он шел в атаку. Мог здорово покусать, натренировался на предыдущих владельцах. В питомник пес попал в возрасте десяти месяцев, до этого жил у купивших его месячным щенком (тогда так принято было) людей в частном доме. Куплен был для охраны владений, но, повзрослев, начал терроризировать хозяев, не имеющих представления о том, как правильно воспитать такую собаку. Напуганные агрессивностью собаки, они предпочли от нее избавиться. В питомнике Нурек моментально освоился, вел безмятежное существование, тем более что был любим сверх меры всеми без исключения работниками. В те редкие дни, когда его ставили на пост, он преспокойно спал, свернувшись калачиком около будки. Никакое ненастье ни могло заставить его залезть в будку. Во внутреннее помещение вольера, чуть больше будки, – пожалуйста, а в будку – ни за что. В остальное время он разгуливал по дворику перед вольерами, или спал в вольере. Почти каждый день с ним гуляли в лесу, как, впрочем, и с другими собаками. Гуляя с Нуреком, я впервые столкнулась с тем, как крупные тяжелые собаки пользуются своим преимуществом в весе и силе. Отпущенный с поводка, Нурек бодро бегал вокруг меня, особенно не удаляясь. Если он отставал, занюхавшись, я просто продолжала идти вперед, зная, что он побежит следом. Когда выпал снег, гуляющие с собаками протоптали узенькую дорожку. Идти по такому лесу, где кроме тонюсенькой тропиночки, нет никаких человеческих следов, и стоит первозданная тишина – сплошное наслаждение. Я думаю, будь в нашем распоряжении не сказочно красивый в любое время года лес, а заброшенный пустырь, гуляли бы питомнические собаки куда меньше. Шагаю я по тропинке, «…греет душу мне легкий мороз…». Снега выпало сразу очень много, он по краям тропинки чуть не по колено. Нурек, счастливый, носится с несвойственной ему прытью. Оба мы в весьма приподнятом настроении: морозный воздух пьянит и бодрит! Читайте классиков! А я, собственно, и читаю! Благо, кроме Нурека, слышать мое сомнительное по своей художественности исполнение не кому. Нурека мой поэтический экстаз мало тревожит, его больше интересуют метки, оставленные гулявшим до него псом. В ревностном стремлении оставить свои автографы, он то и дело задерживается далеко у меня за спиной, и, не успев догнать, снова во что-то внюхивается. Это повторяется столько раз, что я окончательно перестаю обращать на него внимание. Наконец, Нурек теряет интерес к своему занятию, спохватывается, что отстал от меня на приличное расстояние, и решает догнать, а заодно уж и опередить. Легким галопчиком он устремляется по тропинке мне вслед. Разгоряченный собственным бегом, он и не думает останавливаться или обегать меня, ему нравится бежать по тропинке. Меня он как достойную внимания преграду не расценивает. Догнав, он на полной скорости отпихивает меня в снег, и продолжает нестись вперед, как ни в чем не бывало. Есенин стремительно покидает мою голову, и сквозь рассеивающийся поэтический туман я обнаруживаю себя лежащей в сугробе. Нурек уже далеко впереди с энтузиазмом исследует заснеженный куст. Мои запоздалые гневные вопли нелепы и мелки на фоне окружающего великолепия. Как бы в отместку за них мне на лицо осыпается добрая пригоршня снега с еловой ветки. Выбираясь из снега, я решаю бдительно следить за Нуреком и в следующий раз встретить его лицом к лицу и проучить. К моей радости, ситуация повторяется, но теперь я не спускаю с собаки глаз и, как только он добегает до меня разворачиваюсь с грозным криком и намерением стегнуть поводком, если он не притормозит. Через секунду я снова в снегу, жизнерадостный Нурек продолжает свой путь. Никогда раньше я не сталкивалась с таким поведением собак. Все известные мне собаки могли налететь на человека случайно, в азарте игры, не успев свернуть в сторону или остановиться. Во всяком случае, получив отпор, они чувствовали себя виноватыми и старались избежать повторения. Но чтобы собака настолько не считала человека помехой! Такого нахальства я не ожидала. В конце концов, мне удалось заставить Нурека обежать меня, свернув на снежную целину. Но и после, гуляя с ним зимой, нужно было быть начеку, он в любой момент мог повторить свой «прием».
Однажды зимним вечером, было уже темно, Ю.И. явился в питомник выдавать продукты для собак. Вместе с дежурившей в ту смену девушкой он отмерил крупу и мясо, хранившиеся в маленьком сарайчике на территории питомника. А за овощами нужно было спускаться в погребок, который располагался чуть поодаль. Вниз вела неудобная крутая лестница, поэтому Ю.И., как обычно, отдал Татьяне связку ключей и, благодушно махнув рукой в сторону погреба, сказал: «Ну, ты сама там возьми, сколько нужно!» Овощи - морковь и капусту - всегда брали на глазок. А сам Ю.И., сразу же забыв о Татьянином существовании, переключил внимание на Нурека, привязанного неподалеку. На территории питомника было несколько оборудованных по всем правилам блоков, на которые временами ставили собак. Иногда, чтоб ни засиживались в вольерах, ведь во дворик больше двух собак не выпустить одновременно – подерутся. Иногда, для тренировки. Нурека ставили, чтобы приучить к будке. На всю ночь зимой ставить его на настоящий пост было жалко, решили начать с нескольких часов. Сразу скажу, что затея эта ни к чему не привела. Даже в самые морозные ночи в будку Нурек не прятался. Татьяна нырнула было в погребок, но вернулась и предупредила Ю.И., чтоб не лез к Нуреку. Нурек был каверзной штучкой, и Ю.И. еще не успел его приучить к себе. Что такое сказать русскому мужику: «Туда не ходи!» Вон, Илью Муромца тоже предупреждали: «Направо пойдешь …» Ну и что, послушал он? Не нужно быть психологом, чтобы догадаться, что как только Татьяна спустилась в погреб, Ю.И. отправился к Нуреку. Не берусь судить, кем он себя ощущал в тот момент, Ильей Муромцем, или кем, но ко времени возвращения Татьяны, он уже точно оказался Змеем Горынычем в финальной сцене. Татьяниному взору открылась следующая картина: Нурек, по-прежнему невозмутимый, стоит и с интересом разглядывает неподвижно лежащего у его ног Ю.И. … без головы. Уронив овощи в снег, Татьяна в панике несется к Нуреку. В голове у нее, по ее же собственным словам, бьется единственная безумная мысль: «Откусил!» Темно, подробностей не видно, но обезглавленное тело начинает тихонько шевелиться, и Нурек немедленно с жутким рычанием нависает над ним. Подбежавшая Татьяна обнаруживает, что Ю.И. умудрился натянуть на голову ворот своего тулупа. «Ю.И., Ю.И., ты жив?» В ответ нечленораздельное мычание, тонущее в грозном рыке Нурека. Нурек настроен не то чтобы очень агрессивно, но решительно. Добыча ему не нужна, но отдавать ее жалко. Когда еще удастся поймать кого-нибудь. Поэтому Татьяну он не подпускает. А делать что-то нужно и быстро. Мороз, долго в снегу не пролежишь. Девушка старается отвлечь Нурека от Ю.И. и переключить внимание на себя, это ей с трудом удается, и она шепчет онемевшими от страха губами: «Ю.И., ползи!» На что получает резонный вопрос из-под тулупа: «Куда?» «Назад ползи, как лежишь, так назад и ползи!» Как неуклюжий новобранец, Ю.И. начинает совершать замысловатые телодвижения, отдаленно напоминающие те, что совершает оказавшийся на человеческой ладони яблочный червячок. Татьяна только что в пляс не пускается перед Нуреком, стремясь отвлечь его от маневров Ю.И. Наконец, Ю.И. оказывается на безопасном расстоянии, Татьяна обессилено опускается в сугроб и сквозь всхлипывания обещает Ю.И. самолично довести начатое Нуреком до конца. А Нурек уже совершенно не интересуется Ю.И.. Зачем? Все равно, не достать! Незадачливого Ю.И., притихшего и слегка пошатывающегося от боли и пережитого страха, Татьяна увела в дом, где выяснилось, что Нурек действительно схватил его за голову. Раны были небольшие, все-таки через меховую зимнюю шапку кусал, да и как только Ю.И. упал и затаился, натянув на голову тулуп, Нурек его оставил и только охранял. И вообще, за голову поди, ухвати! На оклеенной обоями стене в нашем домике еще долго красовалось кровавое пятно, в том месте, где усаженный на стул для оказания первой помощи Ю.И., прислонился головой. Произошло все очень просто и незатейливо. Ю.И. пошел к Нуреку, излучавшему обманчивое дружелюбие и покорность. Добравшись до него напрямик по снежной целине, и слегка запыхавшись, Ю.И., неловко оступился, и оказался вплотную к собаке. Лучшего Нурек и ждать не мог. Наверное, Ю.И. наклонился в последний момент, поэтому собаке и попалась голова. Хорошо, что Ю.И. хватило выдержки и смекалки ничего самостоятельно не предпринимать до появления Татьяны, иначе его потери могли быть куда существеннее. Тому, кто имел дело с караульными собаками, из моего рассказа станет ясно, что Нурек относился к той их части, от которой больше хлопот и неприятностей, чем пользы.